Техноненависть Евгения Морозова

Фото: Adam Berry / Getty Images / Fotobank.ru

В издательстве Common Place вышел сборник статей теоретика медиа Евгения Морозова «Техноненависть: как интернет отучил нас думать»

Дмитрий Ракин

2 мая, 2014 12:04

12 мин

После разоблачений Сноудена, повсеместного усиления интернет-цензуры и поражения движения «Оккупай», «арабской весны» и прочих твиттер-революций — первую книгу публициста Евгения Морозова «Сеть как иллюзия: темная сторона свободного интернета» можно назвать пророческой. Его вторая работа «Кликни сюда, чтобы спасти все» выглядит как дорожная карта грядущих изменений в области информационных технологий, захватывающих все большее пространство частной жизни. Морозова следует читать, чтобы не попасть в ловушку стереотипов, окружающих тему медиа.

На фоне истерии по поводу использования интернета для манипуляции общественным сознанием белорусско-американского теоретика медиа можно ошибочно принять за консерватора и сторонника репрессивных мер в отношении Сети. Можно легко представить, как турецкий премьер Реджеп Эрдоган, добивающийся запрета Twitter, Youtube и Facebook, ссылается на некоторые положения Морозова, чтобы оправдать свои действия. Однако на самом деле у Морозова одинаково опасным врагом свободы выступают и соцсети, и тираны, закрывающие неугодные им сайты. И те и другие монополизируют средства производства, с помощью которых осуществляется сбор информации и ее хранение.

Это касается не только примеров с просмотром электронных сообщений или постоянной фиксацией местоположения пользователя. Морозов вскрывает гораздо более изощренные и незаметные методы контроля, например политику Amazon по отслеживанию прочитанных вами книг и отметок в них. Как он пишет, «настоящая опасность кроется в нашем нежелании разбираться в социальных и политических последствиях меркнущего права на анонимное чтение». Морозов не первый акцентирует внимание на исчезающей частной жизни.

Обложка книги «Техноненависть: как интернет отучил нас думать»

Двадцать лет назад французский историк Жорж Дюби в предисловии к работе «История частной жизни» сокрушался: «Не суждено ли промежуточному пространству, сформировавшемуся между работой и домом, пространству личного общения в конце концов зачахнуть окончательно? (...) Не стоит ли задуматься о том, что уже сейчас нужно предпринимать какие-то шаги по защите личности как таковой, поскольку молниеносный технологический прогресс, разрушая последние оплоты частной жизни, создал такие формы государственного контроля, которые, если не соблюдать осторожность, способны свести понятие личности к номеру в необъятном и ужасающем банке данных?» Сегодня к государственному контролю присоединись корпорации Силиконовой долины.

Морозов высмеивает так называемые модные «инновации» (еще одно слово, над которым он часто потешается в своем твиттере), которые превозносят на каких-нибудь конференциях урбанистов. Тем не менее его нельзя назвать луддитом. Он подчеркивает, что «реальный враг не технологии и их развитие, а сложившаяся политическая и экономическая системы — дикое сочетание военно-промышленного комплекса и безраздельно властвующих банков и рекламщиков». Его главная цель — «вернуть в ИТ-дискурс политику и экономику».

«Русская планета» публикует статью Евгения Морозова «Бегущие по лезвию технологи» из сборника «Техноненависть: как интернет отучил нас думать»

Отношение скептиков к технологическому процессу может быть разным, но худший вариант — оголтелое пораженчество. Этот взгляд существует столько же, сколько ведутся разговоры о технологиях, и заключается он в том, что единственной возможной реакцией на происходящие изменения с нашей стороны может быть только смирение и приспособление к новым условиям. За это пораженчество нам предстоит дорого поплатиться.

Эксперт в области технологий Кевин Келли описывает эту концепцию следующим образом: «Мы можем выбрать, подстраивать наши законодательные и экономические системы под возможную траекторию технологического развития или нет. Но просто игнорировать прогресс мы не можем». Согласно этой точке зрения, мир устроен так же, как говорилось в девизе Всемирной выставки 1933 года в Чикаго: «Наука открывает, промышленность воплощает, люди приспосабливаются».

Вполне очевидно, почему стоит избегать подобного технологического пораженчества. Оно призывает нас опустить руки и мешает осознать, какие необходимы изменения и реформы. В результате распространения подобных взглядов происходят искажения в сознании: опасения перед появляющимися технологиями именуются ретроградными фобиями, неуместной нравственной паникой, которая мгновенно рассеется с выработкой новых стратегий и правил игры. Но разве подобное беспокойство так уж плохо? И всегда ли это оно означает технофобию?

Евгений Морозов. Фото: пресс-служба Королевского института международных отношений

Отличить озабоченность последствиями прогресса и технофобии всегда было очень сложно. Историк Берхард Ригер изучил противоречивое отношение к новым технологиям жителей Великобритании начала XX века и выяснил, что это редко мешало распространению новинок. Более того, Ригер говорит, что «неопределенность следует понимать в качестве неотъемлемого элемента общественных дискуссий в Великобритании, которые в свою очередь обеспечивали среду, благоприятную для инноваций».

По сути, такое неоднозначное отношение, вероятно, было вполне рациональной и здоровой реакцией, потому что обычному дилетанту все необъяснимое в диковинку. Об этом также пишет Ригер: «Противоречие существовало между необходимостью взвешенной оценки появляющихся технологий и отсутствием у людей важных для этого базовых научных познаний или обычного кругозора». Неплохо бы осмыслить это нам и сегодня.

Что же касается нескончаемых заверений о том, что для приспособления к жизни с новыми технологиями нужно лишь немного подождать, то и здесь все намного сложнее. В пользу этой мысли технологические гуру любят приводить следующий пример (особенно от него в восторге Джефф Джарвис). Повсеместное распространение фотокамер в конце XIX века привело к появлению целого поколения папарацци-любителей (их еще называли «кодакерами») и первую большую дискуссию об исчезновении частной жизни. Спустя несколько десятилетий споры продолжились, но прежние страхи отошли на второй план, потому что все уже привыкли к новому устройству. Общество, как сказал бы Кевин Келли, уловило заданную траекторию развития фотокамер и сообразно ей изменило свое отношение. Ну а если мы проделали это с фотокамерами, то почему не можем с интернетом?

Но что в действительности показывает эта история об умном обществе, которое приняло технологию? Почему это должно служить шаблоном для последующих наших действий? Приспособление — лишь один из возможных вариантов развития событий. В некоторых случаях такая адаптация происходит не как результат осознанного выбора, а всего лишь как следствие тотальной разобщенности. В истории много примеров единой общественной реакции, которая вместе с благоразумной стратегией и определенными рамками избавляла от необходимости подстраиваться под технологические новинки.

Сравните историю с «кодакерами» и антишумовую кампанию начала XX века. Промышленность приходит в города, всюду шум: гремят трамваи, грохочут заводы, а водители гудят клаксонами (и это не считая людей среднего достатка, которые выбивают на улице ковры и играют на пианино по ночам). Появляются различные общественные движения (с такими названиями, как «Лига борьбы с шумом» и «Немецкая ассоциация защиты от шума»), чтобы дать отпор галдящей опасности. Они неутомимо создавали и продвигали законы, запрещающие те или иные звуки, и вместе с тем изобретали и предлагали обществу бесчисленные «тихие» устройства: беззвучные печатные машинки, мягкие полы, бесшумные электрические двигатели, «глухие» шины, пневматические автодрезины и т.д.

Голландский историк Карин Бийстервельд обратил внимание на то, что в Соединенном Королевстве различные кампании «Лиги борьбы с шумом» привели к тому, что в 1934 году был принят закон о дорожном движении. Он предписывал автолюбителям пользоваться глушителями, запрещал продавать транспортные средства с двигателями, если те производят чрезмерно много шума из-за дефектов или поломок, и ставил вне закона гудок клаксона в промежутке с 23:30 до 7:00 в жилых районах. В Нью-Йорке «Общество противостояния излишнему шуму», добившееся создания «тихих зон» вокруг больниц и школ, провело успешную кампанию в поддержку закона против излишнего корабельного гудения в портах и даже добилось уменьшения фейерверка на День независимости.

Таймс-сквер, Нью-Йорк, 1927 год. Фото: Hulton Archive / Getty Images / Fotobank.ru

Опыт Вены, возможно, самый интересный. Всякий раз, когда защитники «тихого» движения, возглавляемого немецким интеллектуалом Теодором Лессингом, призывали каждого человека в отдельности изменить свою жизнь, они терпели поражение. Однако их борьба не прошла даром. Побуждая к общественной дискуссии, они сделали тишину ключевым показателем качества жизни и поставили этот вопрос на повестку дня городской администрации. Или, как замечает историк Питер Пайер, «меняя общественное понимание звуковой среды, они своими стараниями повлияли не только на представление о преобразовании городского пространства, но и на само восприятие этого пространства и использование его людьми». И хотя многие предложения Лессинга кажутся экстравагантными (так, он предлагал создать службу выбивальщиков ковров, которые бы работали в специально отведенных местах или, например, настаивал на том, чтобы люди играли на музыкальных инструментах за закрытыми окнами), многие другие его идеи звучат разумно и сегодня. Например, что «следует использовать резиновые шины и дорожное покрытие, чтобы приглушить какофонию движения колесного транспорта; прилежнее размещать груз в вагонах, чтобы он не гремел и не грохотал, когда поезд проходит через город; школы возводить в парках и лесных массивах для обеспечения необходимой для обучения спокойной среды». Лессинг, может, и проиграл, предлагая некоторые меры, но он действительно вдохновлял людей и поддерживал в них реформаторское воображение (не в последнюю очередь потому, что проводил кампании против шума, предаваясь двум другим излюбленным идеям: социализму и феминизму).

Я говорю об этом не затем, чтобы доказать, что будто бы в то время не было пораженчества перед лицом технологий. Тогда многие, как сегодняшние гуру интернета, возвещали о неотвратимости их последствий, утверждали, что шум неизбежен и жителям Вены надо смириться. Если бы их тогда послушали (что было не так просто, учитывая весь городской шум), то люди бы мирно сдались. Питер

Пайер поясняет: «Противники Лессинга критиковали кампанию против шума, считая его самого и его сторонников излишне чувствительными фанатиками, противостоящими прогрессу. Отказ мириться с шумом воспринимался как признак нервной слабости, неспособности приспособиться к жизни в новом мире. Утверждалось, что люди могут привыкнуть к шуму, если только попытаются». Иными словами, надо было под новые условия создать новые стандарты восприятия.

Шум, разумеется, из городов никуда не делся, зато можно представить, какая нас ждала бы жизнь, если бы ни одна из мер, предложенных борцами с шумом, не была принята. Конечно, к чему-то пришлось и приспособиться (жизнь в окружении постоянного шума сделала людей терпимее к нему), но сочетание общих усилий и грамотной политики дало свои плоды. Почему это не может стать примером в дискуссиях вокруг интернета? Почему примером должна служить история с «кодакерами», когда мы говорим о реакциях на проблемы, которые появились с развитием технологий? Ведь если привести другую историческую аналогию (историю кампании по борьбе с шумом), то мы придем к совершенно иным выводам.

Для того чтобы преодолеть технологическое пораженчество, нужно перестать с придыханием повторять такие слова, как «технологии» и «интернет». Вместо этого нужно понять и вынести на поверхность какие бы то ни было культурные, интеллектуальные, политические противоречия, которые они привносят в дискуссию о новом. Но перед этим неплохо было бы избавиться от навязанного Кремниевой долиной ореола святости.

ТЕГИ

поддержать проект

Для поднятия хорошего настроения, вы можете угостить наших редакторов чашечкой кофе

Маленькая чашка кофе