Новости – Общество
Общество
Париж — русский плавильный котел
Прибытие русских эмигрантов в Париж, 1917 год. Фото: Alebert Harlingue / Roger Viollet / AFP / East News.
Книга историка Катрин Гусефф — это описание того, как русские эмигранты в 1920-е годы основали в Париже «маленькую Россию»
7 июня, 2014 11:00
15 мин
Внучка русских беженцев Катрин Гусефф написала книгу, рассказывающую об истории русской эмиграции во Франции в 1920–1930 годах. Хрестоматийный сюжет в изложении французского историка начинает играть новыми красками. Гусефф показывает историю русской эмиграции не с привычного для русского читателя сюжета изгнания — о тоске по родине говорится как об одном из аспектов духовной жизни беженцев, но не более. Тема книги — человеческие и групповые стратегии выживания и успешной интеграции во французское общество у русских эмигрантов.
Изучение истории экономической и социальной интеграции русских беженцев, которая происходила в первом десятилетии их жизни во Франции, убеждает в необходимости делать четкое различие между теми, кто обосновался в столице и ее окрестностях, и их соотечественниками, оказавшимися в провинции. В отличие от размещения в других промышленных центрах страны, приезд в Париж в абсолютном большинстве случаев не был связан с оформленным заранее, на расстоянии, наймом на работу. Столица сулила такое разнообразие возможных занятий, какое и не снилось ни в одном другом французском городе (особенно когда речь заходила о маргинальных секторах занятости, как, например, искусство, являвшееся призванием многих выходцев из России).
Сосредоточение беженцев в столице стало одной из главных особенностей русской иммиграции, в целом отличавших русских от других иностранцев, которые приехали во Францию в те же годы. Эта концентрация способствовала развитию интенсивной внутриобщинной жизни, охватившей такие сферы, как образование, медицинская помощь, пресса, издательская деятельность, досуг (кафе, рестораны), профессиональное обучение и другое. Столь активная жизнь привела даже к возникновению в Париже — пусть и в весьма ограниченных масштабах — феномена внутриобщинной занятости. О крепких узах солидарности свидетельствовало и существование собственных каналов, кругов знакомств и связей, охватывавших различные виды профессиональной деятельности, например частный извоз (такси). Эмигрантские общественные организации выработали настоящие стратегии, направленные на то, чтобы помочь соотечественникам найти себе место на рынке труда. Это привело к заметной концентрации русских в определенных сферах деятельности.
Обосновавшиеся в Париже беженцы повлияли на формирование во французском общественном мнении представления о русских как об эмиграции элит. Данное представление было унаследовано и историографией, привычно именующей «русским исключением» (l’exception russe) то сосредоточение деятелей искусства, интеллектуалов, представителей политических и социальных элит царской России, которое можно было наблюдать в Париже и окрестностях столицы.
Этот ни на что не похожий мир, сплетенный из множества необычных судеб и историй, упорно противостоит всем попыткам предложить классификацию или использовать методы социологического анализа, основанного на строгих критериях количественных обследований. Интересно, что «исключительный» характер русской иммиграции, сосредоточенной в столице, отразился даже в статистических источниках: они, в частности, зафиксировали среди лиц русского происхождения необычно высокий процент представителей интеллектуальных и свободных профессий. Этот факт заставляет вернуться к вопросу о природе «деклассирования», о котором неоднократно говорили и писали как русские, так и французские современники.
«Фигура белоэмигранта, жертвы удивительного поворота колеса фортуны, была неиссякаемым источником романтического вдохновения для литераторов двадцатых годов». Стоило бы добавить — и для журналистов тех лет: «Дипломированные инженеры служат разнорабочими на заводах; представители интеллектуальных профессий, адвокаты, врачи становятся шоферами такси; княгини работают официантками в ресторанах», — пишет в 1930 году публицист Шарль Ледре (Ledré).
Давно уже стало привычным доминирующее представление о социальном упадке эмигрантских элит. Но как же тогда не удивляться тому, насколько заметное место они занимали в двадцатые годы среди активного населения? Нужно, следовательно, отличать формы деклассирования, связанные с потерей имущества, от континуитета или, при необходимости, переориентации в профессиональной деятельности элит — стратегии, об успехе которой (по крайней мере в первое десятилетие) свидетельствуют судьбы многих литераторов, чиновников, художников и других.
Русский продуктовый магазин в Париже, 1930 год. Фото: Alebert Harlingue / Roger Viollet / AFP / East
Париж — излюбленное место проживания русской эмигрантской элиты — был прежде всего горнилом, через которое прошли тысячи беженцев, нашедших работу на больших заводах пригородов, в мастерских и на фабриках столицы. Перед нами — анонимная масса чернорабочих, чье происхождение определить с точностью почти невозможно (особенно если начало активной жизни беженца совпало с войной). Доподлинно известно одно — многие из них прошли тот же путь, что и тысячи других иностранцев, которые в двадцатые годы стекались во Францию со всех уголков Европы, спасаясь от нищеты и безработицы. Итак, эмиграция элит? Или иммигранты в ряду прочих? В случае русских беженцев эти два диаметрально противоположных видения иностранного присутствия (нередко подразумевающих противопоставление политического изгнания и экономической миграции) соседствуют одно с другим, а порой и тесно переплетены.
Известные нам типажи русских эмигрантов: заводской рабочий или живущий в Париже представитель старой аристократии — отсылают к совершенно разным социальным мирам, которые, однако, оказываются связанными друг с другом внутри Зарубежной России. Чтобы описать эти миры, воссоздать динамику их возникновения и эволюции, интересно будет сопоставить взгляд извне — то есть с позиций французской истории иммиграции — со взглядом изнутри — то есть с видением, унаследованным от той истории русской эмиграции, которая возникла внутри самой диаспоры.
В глазах французов русские представляли собой разнородный мир, порожденный несколькими волнами миграции (та из них, что восходила к дореволюционным временам, оставалась еще весьма заметной в межвоенный период) и представленный на самых разных ступенях общества — от неимущих до зажиточной буржуазии. История, рассказанная самой эмиграцией, выдает присутствие различных связей, которые — вопреки всей ее неоднородности — спаяли изнутри эту национальную общину. Мало-помалу возник весьма своеобразный порядок — с высокой степенью внутренней иерархизации и отчетливым распределением ролей (как реальных, так и символических) между социальными группами. Активная деятельность элит, направленная на поддержку интеграции остальной массы беженцев, представляет собой, вне всякого сомнения, отличительную черту данной истории.
Несмотря на расстояние, которое их разделяет, две эти точки зрения в чем-то совпадают: обе они свидетельствуют, что интеграция русских беженцев носила не спонтанный и хаотический характер, а сопровождалась вмешательством и поддержкой со стороны ряда организаций. Именно воссоздание внутренней структуры эмиграции — в гораздо большей степени, чем констатация тех импровизаций, которые, как нетрудно предположить, она таила, — позволяет пролить новый свет на социальную историю Зарубежной России.
Русская церковь в Париже в день прощания с Марий Федоровной, 27 октября 1928 года. Фото: New York Daily News / Getty Images / Fotobank.ru
Русская церковь в Париже в день прощания с Марий Федоровной, 27 октября 1928 года. Фото: New York Daily News / Getty Images / Fotobank.ru
Большое количество русских, проживавших в департаменте Сена, — факт, который бросается в глаза. В 1926 году число лиц русского происхождения достигало здесь примерно 45 тысяч (около пяти тысяч из них прошли натурализацию), уступая лишь количеству итальянцев и бельгийцев. Такая концентрация была, несомненно, связана с присутствием довоенной эмиграции: перед началом войны во Франции проживало 35 тысяч выходцев из России, большинство — в Париже (причем 75% из них осело здесь уже давно). В послевоенные годы значение этой волны постепенно нивелируется: дореволюционные эмигранты стареют, и одновременно во Францию прибывают тысячи беженцев, покинувших Россию в период Гражданской войны.
Департамент Сена привлекал многих иностранцев, но удельный вес русских был здесь исключительно большим: они составляли 10% всех иностранцев, проживавших в этом районе, при том что аналогичный показатель в рамках всей Франции не превышал 3%. В то время как новые иммигранты оседали в первую очередь в пригородах, русские селились главным образом в Париже. Такая концентрация в значительной мере способствовала распространению (как среди эмигрантов, так и среди французов) представления о бесчисленном множестве беженцев, хлынувшем во Францию в двадцатые годы.
Надо заметить, то же самое происходило в Берлине и Праге. Столицы всегда притягивали эмигрантов, надеявшихся найти здесь поддержку, установить нужные контакты и связи, и это естественным образом влияло на выбор тех, кто приезжал позже. В Париже очень рано сформировались общинные структуры приема беженцев, что превратило столицу в центр притяжения в период массовых приездов середины двадцатых годов. Создание Русской гимназии (1920 год), Русского народного университета, бюро помощи в трудоустройстве, открытых по инициативе Земгора (не говоря уже о возникновении многочисленных общественных, профессиональных и культурных объединений), сыграло важную роль в том, что привлекательность столицы приобрела объективный характер. Конечно, большое значение могли иметь и более прагматические соображения. Так, в игру вступал экономический фактор: в Париже и области зарплаты рабочих часто были выше, чем в провинции, что, например, объясняет концентрацию русских рабочих в парижской автомобильной промышленности. Нередки случаи, когда, приехав работать по первому контракту на металлургические предприятия Лотарингии или Нормандии, эмигранты очень быстро увольнялись, чтобы перебраться на парижские заводы «Рено».
Целые кварталы и районы столицы превратились в особые, непохожие друг на друга микрокосмы русской иммиграции. В 15-м округе, где число русских было самым большим (4245 человек), эмигранты селились прежде всего в квартале Гренель, неподалеку от автомобилестроительных заводов, расположенных на набережной Жавель и в парижском пригороде Булонь. В этом округе как грибы после дождя выросло множество недорогих русских ресторанов, столовых и кафе, а по соседству расположились эмигрантские организации: филиал Центрального офиса по делам русских беженцев, медицинский диспансер, Русский народный университет. Список можно было бы продолжить, упомянув многочисленные общественные и культурные объединения и ассоциации, также расположившиеся в 15-м округе: Московское землячество, Федерацию русских инженеров, Русское студенческое христианское движение, Союз русских шоферов.
По числу жителей русского происхождения за 15-м округом следовал 18-й. Русские иммигранты, составлявшие здесь около 3,5 тысяч человек, селились в основном в кварталах Гранд-Карьер и Клиньянкур. Среди них мы находим немало «старых» эмигрантов, приехавших во Францию в начале века и сперва осевших в еврейском квартале Плецель. Свидетельством успешного продвижения этих людей по социальной лестнице стало их переселение в более фешенебельные кварталы округа. Маловероятно, чтобы приезд сюда эмигрантов новой волны был связан со славой «русского» квартала Пигаль, с его кабаре и ресторанами, ведь к началу тридцатых годов мода на него была уже почти забыта. На выбор беженцев скорее повлияли расположенные неподалеку мастерские и фабрики пригорода.
В 16-м округе две трети русских (насчитывавших здесь в общей сложности также 3,5 тысячи человек) проживало в престижных кварталах Отёй и Мюэт. Подобное расселение часто связывалось с присутствием знати, сумевшей спасти свое состояние или по крайней мере стремившейся сохранить видимые знаки своего социального положения. Действительно, среди беженцев, несомненно, встречались весьма состоятельные люди, в том числе и те, которые могли позволить себе поселиться в частном особняке на фешенебельных авеню Эйло или Йена. Однако такие случаи все же были исключением.
Сосредоточение русских в 16-м округе могло отчасти объясняться существованием здесь в те годы большого количества семейных пансионов (вроде того, что описан Жозефом Кесселем (Kessel) в романе «Княжеские ночи»), но данная гипотеза нуждается в проверке. Также в округе обосновалось немало эмигрантских благотворительных организаций и обществ взаимопомощи: общежитие медсестер, Общество помощи детям русских беженцев, Центр помощи русским беженцам и др. Кроме того, в этой части Парижа размещались офисы целого ряда французских благотворительных ассоциаций, опиравшихся на поддержку со стороны местной буржуазии. Все это могло повлиять на решение многих беженцев обосноваться именно здесь.
11-й и 4-й округа, насчитывавшие около семи тысяч выходцев из России, были традиционным местом проживания представителей дореволюционной волны иммиграции. Тот факт, что здесь уже находились бывшие беженцы, покинувшие западные районы империи в период погромов, возможно, повлиял на выбор российских евреев, приехавших во Францию в двадцатые годы (следует заметить, что среди эмигрантов, покинувших Россию в годы Гражданской войны, евреев было немного). Около трети выходцев из России, проживавших в 11-м округе, принадлежали к числу ремесленников квартала Рокет (краснодеревщиков и сапожников). Точно так же в 4-м округе в районе Маре (или Плецель на идише) было сосредоточено три четверти всех русских иммигрантов этого округа. Вместе с поляками, армянами, греками и румынами выходцы из России (составлявшие 20% от иностранцев, которые проживали в этой части Парижа) зарабатывали себе на жизнь ремеслом и мелкой торговлей. В других округах, и особенно в 1-м и 2-м (старый центр города), русских было очень мало; исключение составлял лишь 17-й округ, приютивший чуть более заметное число беженцев.
В результате такого компактного расселения соседями оказывались беженцы, занимавшиеся самыми разными видами деятельности. Выделялся только 15-й округ, в котором среди русских иммигрантов в двадцатые годы явно преобладали рабочие автомобильной промышленности. Именно эта категория — отнюдь не самая заметная на фоне всей русской эмиграции и слабо отраженная в воспоминаниях — численно преобладала в эмигрантской среде. Помимо автомобилестроения существовало также несколько других сфер деятельности, которые привлекли значительное число русских иммигрантов: наземный транспорт, текстильная промышленность, производство готового платья, высокая мода, свободные профессии.
Гусефф, К. Русская эмиграция во Франции: социальная история (1920–1939 годы) — М.: Новое литературное обозрение, 2014.
поддержать проект
Подпишитесь на «Русскую Планету» в Яндекс.Новостях
Яндекс.Новости
