Новости – Люди
Люди
«Никто не знал, что происходит»
В зоне атомного следа, образовавшегося после аварии на химкомбинате «Маяк» в 1957 году. Фото: Борис Клипиницер / ТАСС
Кировские ликвидаторы аварии на комбинате «Маяк» поделились воспоминаниями с РП
19 сентября, 2015 11:00
11 мин
В Кирове установят памятный знак «Защитившим мир от радиационных катастроф». Он станет символом благодарности всем жителям Кирова и Кировской области, принимавшим участие в ликвидации последствий аварий на Чернобыльской АЭС и комбинате «Маяк».
29 сентября 1957 года на первом в СССР комбинате по выработке оружейного плутония «Маяк» произошла первая в истории России крупная радиационная катастрофа. Взрыв емкости с радиоактивными отходами привел к выбросу около 20 млн кюри радиоактивных веществ, образовав так называемый Восточно-Уральский радиоактивный след протяженностью 350 км и площадью 23 тыс. км2. Для сравнения: во время чернобыльской аварии выброс составил 50 млн кюри.
Для ликвидации последствий аварии были мобилизованы сотни тысяч человек — сотрудники комбината «Маяк», солдаты срочной службы, студенты, жители Челябинска-40 и соседних городов. Никого из этих людей не предупредили об опасности. Двое кировчан поделились с РП своими воспоминаниями о том, что произошло тогда на «Маяке».
Николай Загородний, житель Кирова, пенсионер:
«В 1957 году я был 19-летним пацаном, служил в стройбате. Ранним утром 30 сентября нас погрузили в грузовики и повезли — куда, зачем, нам не сказали. Привезли в город, который сейчас называется Озерск. Тогда он назывался Челябинск-40 или "Сороковка". Но произносить это название было строго запрещено, велено было говорить просто «город».
Едва мы разместились в казарме, как нас отправили работать в город. В первый день после прибытия мы отмывали обычной водой из шлангов центральные улицы, спиливали и вывозили за городскую черту деревья. Потом нас перевели мыть специальным дезинфицирующим раствором школы и детские сады. А через неделю перебросили на территорию комбината, где мы делали почти то же самое — мыли водой территорию, снимали землю с газонов, грузили ее в машины и засыпали новую. Когда закончили с этой работой, нас поставили обмывать стены заводских цехов контактным керосином.
Внутренние помещения обрабатывали раствором сами работники комбината и солдаты из "литерных" рот, служившие при "Маяке" еще до аварии, — посторонним входить внутрь не полагалось, секретность соблюдалась строго. Когда они выносили из цехов "звенящие" станки, мы грузили их и везли закапывать за пределами предприятия.
Помню, как рабочие комбината возмущались, почему нас, солдат, не загонят трудиться в цеха. Говорили: "Вы-то поработаете и уедете, а мы здесь останемся" и "Что вам сделается, вы молодые, выживете". Они были не правы: нас, солдат срочной службы, посылали в самые "грязные" (зараженные радиацией. — РП) места. Считалось, что раз мы здесь временно, то большую дозу облучения получить не успеем. Но сколько мы там получали, никто не измерял. В казарму с работы отпускали только тогда, когда из носа начинала идти кровь. До этого жаловаться было бесполезно, хотя почти сразу начинала болеть голова, а потом боль становилась такой сильной, как будто голову тебе сдавливают тисками.
Когда стало совсем плохо, а кровь из носа начала идти даже во сне, мы подняли скандал и потребовали, чтобы в нашу казарму прислали дозиметристов. Они промерили — внутри оказалось превышение уровня радиации в несколько раз. На одежде и обуви мы нанесли "грязи" (так называли ликвидаторы аварии на "Маяке" радиационную пыль. — РП) с комбината. Выяснилось, что находиться в нашей казарме дольше шести часов в сутки нельзя категорически. Тогда нас перевезли в полевой лагерь, а в нашу казарму заселили вновь прибывших солдат.
Работа на химкомбинате «Маяк»
Работа на химкомбинате «Маяк». Фото: Борис Клипиницер / ТАСС
Мы, помню, очень обрадовались, что больше не будем работать на самом комбинате — в общей сумме мы провели там всего чуть больше недели. Но и этого хватило, чтобы понять: повезло, что выбрались живыми.
Когда нас перевели, нашей новой задачей стало помогать вывозить жителей из деревень, оказавшихся на территории, которую накрыло радиоактивным облаком. Наше подразделение работало в деревне Галикаево, где жили в основном башкиры. Звучит вроде просто, но на деле было совсем не так. Люди не знали, что происходит, им никто ничего толком не объяснял. Они были напуганы. Не хотели покидать свои дома, оставлять родные места, где похоронены родители. Мы уговаривали их, как могли, успокаивали: обещали, что скоро они смогут вернуться домой. Те, кто не верил, пробовали спрятаться в лесу и переждать, пока мы уйдем. Тогда нас отправили прочесывать лес, приказали всех пойманных мыть, переодевать и насильно усаживать в грузовики. Слез при этом было много. Но приказ есть приказ, ничего не поделаешь.
Особенно жалко было деревенским бросать кошек, собак, домашнюю скотину. Многие плакали, просили разрешения взять с собой хотя бы кого-то одного. Приходилось действовать силой. До этого мне как-то не доводилось вырывать кошку из рук вцепившегося в нее плачущего ребенка. И дай бог, больше не придется».
Алла Малышева, жительница Кирова, пенсионерка:
«В этот день был выходной. Погода была отличная — теплая, солнечная. Муж, работавший инженером на заводе по производству радиоизотопов, в это воскресенье пошел на стадион "Химик" на футбольный матч. Я гуляла во дворе с сыном.
Где-то в половине пятого мы услышали взрыв со стороны промплощадки. Над комбинатом поднялся огромный столб дыма и пыли. Почему-то он переливался всеми оттенками красного и уходил высоко в небо — наверное, где-то на километр.
Едва муж вернулся домой, как ему сразу позвонили и вызвали на работу. Вернувшись, он рассказал: рвануло не на самом производстве, а в хранилище, чего никто не ждал. На комбинате, когда он туда приехал, все было засыпано осколками, разлетевшимися на сотни метров от места взрыва. А еще вокруг валялась покрытая радиоактивной пылью брошенная одежда и обувь — всем солдатам охраны, когда лопнула "банка" ("банками" на "Маяке" называли емкости, где хранились радиоактивные отходы. — РП), приказали немедленно снять все, что на них было. На месте, где была закопана взорвавшаяся емкость, теперь воронка глубиной метров 10 и метров 20 в диаметре. При взрыве никто не погиб лишь по счастливой случайности — был выходной, никого рядом не оказалось. Мощь у него была страшная — стальную крышку "банки", которая весила полторы сотни тонн, отбросило в сторону на полсотни метров. Во всех заводских зданиях выбило стекла. Когда стали замерять фон, сразу стало понятно: это не просто рядовая авария, а настоящая катастрофа.
Вечером, когда стемнело, мы впервые увидели странное свечение в небе — оно переливалось всеми цветами, от розового до светло-голубого. Потом в газетах объявили, что это северное сияние. Но что-то было не очень похоже, да и с чего вдруг? Потом вообще много таких аномалий было: скажем, когда прошел первый после аварии дождь, у всех луж была ярко-зеленая окантовка, как будто их нарисовали на асфальте.
Радиоактивный след
Радиоактивный след. Источник: wikimedia.org
Уже на следующий день в городе началась жуткая паника. Особенно когда нам объявили, что нужно срочно выбросить всю еду, которая есть у нас дома, и постоянно, каждый час, мыть полы. Всех проинструктировали, чтобы без особенной надобности не выпускали детей из дома, не выходили гулять сами.
Всю следующую неделю в городе непрерывно отмывали улицы, в некоторых местах кирками и отбойными молотками снимали асфальт, спиливали деревья. Потом начали специальным раствором обмывать все здания — детские сады, школы, магазины, и особенно бани. Когда закончили с ними, обработали и дома. Потом, где-то месяца через полтора-два после аварии, по домам стали ходить специальные опергруппы с дозиметрами. Они проверяли все вещи в доме, и если что-то "звенело", забирали на утилизацию. Помню, как я испугалась, когда "зазвенел" игрушечный грузовик сына — он брал его с собой поиграть на улицу и, видимо, где-то цапанул "грязь". "Грязной" оказалась и наша одежда, даже деньги.
Я в те годы работала воспитателем в детском саду. Нам выдали дозиметры, объяснили, как ими пользоваться. Велели постоянно проверять помещения и следить, чтобы родители не приносили "грязь", приходя за детьми. Когда мы начали проверять, самыми "грязными" оказались детские шкафчики и ковер возле них. Тогда мы потребовали, чтобы перед детским садом установили поддоны с обеззараживающей жидкостью и начали всех без исключения проверять на радиацию на входе. Если одежда у родителей или детей "звенела", отправляли домой — переодеваться. Если "грязной" оказывалась обувь, заставляли отмывать ее в поддоне.
Муж каждый день ходил на службу — комбинат продолжал работать, несмотря ни на что. Руководство решило: останавливать производство ни на одном из объектов нельзя, нужно лишь провести самоочистку. Ведь на тот момент наш комбинат был единственным в стране, выдававшим стратегический оружейный плутоний. Нужно было "ковать ядерный щит", как тогда говорили. Сначала на заводах трудились по три-четыре часа, потом объявили: стало чище, и можно работать уже по шесть часов.
На комбинате муж надевал защитную одежду, а перед тем как идти домой, мылся и переодевался в свою. Но очень скоро и она начинала «звенеть», и ее забирали на утилизацию. Приходилось покупать новый комплект, потому что все запасы у нас очень скоро вышли. Муж рассказывал: когда их проверяли при выходе с работы, то "звенели" все без исключения. После этого решено было "загрубить" приборы, сделать их менее чувствительными, чтобы выявлять лишь самых загрязненных. Муж впервые начал жаловаться на головную боль и тошноту.
Нас перевели с "Маяка" и разрешили покинуть город только месяца через три после аварии, когда вышел приказ освободить всех сотрудников комбината, набравших дозу облучения больше 250 рентген. Смертельной считалась доза в 400 рентген. У мужа уже было набрано намного больше, чем 250, и мы уехали.
У нас был сын, больше детей не было — муж болел, да и у меня начались проблемы со здоровьем. Мы понимали, что с нами происходит, но рассказать врачам не могли: нельзя было нарушить подписку, можно было сесть в тюрьму. А в 1972 году муж умер от рака желудка. Я инвалид II группы. Сыну удалили два новообразования. Он женат, но детей нет — не получилось завести».
*****
О том, что произошло во время событий, получивших впоследствии название «Кыштымская авария», стало известно лишь после аварии в Чернобыле. До этого события на комбинате «Маяк» были строго засекречены. Люди, живым щитом вставшие на пути ядерной угрозы и давшие подписку о «неразглашении», десятилетиями не получали никакой помощи от государства. Установка памятного знака — самое малое, что можно сделать сейчас для людей, вставших на пути у разбушевавшегося атома.
поддержать проект
Подпишитесь на «Русскую Планету» в Яндекс.Новостях
Яндекс.Новости
