Новости – Общество
Общество
Литературе полезен застой
Павел Басинский. Фото: Антон Луканин / ТАСС
Известные писатели Павел Басинский и Евгений Водолазкин — в диалоге о судьбе литературы и общества
24 марта, 2015 16:56
8 мин
В московской библиотеке-читальне имени Тургенева затеяли «Серьезный разговор» — цикл встреч двух писателей, которые обсуждают проблемы современной культуры и литературы. Одними из первых участниками разговора стали Павел Басинский и Евгений Водолазкин. Оба — творцы именитые: Басинский за книгу «Лев Толстой. Бегство из рая» получил премию «Большая книга», этой же премии за роман «Лавр» удостоен Водолазкин. Коллеги являются членами жюри премии «Ясная поляна», оргкомитет которой помогает провести «Серьезные разговоры». На встрече писатели говорили о том, в какие времена литература чувствует себя лучше всего, о проблемах книгоиздания, распространения и о статусе писателя в наши дни.
Павел Басинский: Сейчас много сравнивают Россию и Запад. Я для себя такой вывод сделал — вот есть одна известная западная марка шоколада, которая упоминается еще у Толстого и Достоевского. Есть и сейчас иностранная марка фотоаппарата, которым тот же Толстой, а затем принцесса Анастасия сделали первые в России селфи — сами себя сняли. А вот что у нас сохранилось и не изменилось как ценность? Пожалуй, только русская литература — она была, есть и будет. К ней, современной, можно предъявлять претензии, но ценность ее признается всеми.
Евгений Водолазкин: Да, литература единственный наш по-настоящему конвертируемый продукт.
П. Б.: Хотя можно вспомнить еще автомат Калашникова.
Е. В.: Может быть, хотя Толстой звучит лучше, чем автомат. Дмитрий Сергеевич Лихачев говорил, что культура — это то, чем ценен народ. Ни победы в войнах, ни территории такими ценностями не являются. И еще Лихачев говорил, что наша культура словоцентрична. И балет, и музыка, и живопись существуют потому, что существует слово. Взять кино — всегда чувствуется, когда у фильма есть хорошая литературная основа. Когда такой основы нет, фильм плохой.
Мне приходилось бывать в самых разных местах, и я могу сказать, что такого отношения к литературе как в России нет больше нигде. У нас есть писатели, придерживающиеся традиции быть властителями умов. На Западе же есть модные, раскрученные писатели, но тех, кто смысл жизни ищет, нет. Отчасти это объясняется их церковной жизнью. Католические и лютеранские принципы сильно внедрены в повседневность. Священники там постоянно произносят проповеди, постоянно, у нас же гораздо реже. И вот эта манера служителей церкви непрестанно говорить проповеди отчасти выдавила пророческую роль писателей.
П. Б.: Тема литературы и церкви очень интересна. Весь XIX век литература в России стала чем-то вроде идеологии интеллигенции, которая в массе своей не исповедовала традиции православия. В Советском Союзе поначалу писатели были назначены инженерами человеческих душ, литература находилась на идеологическом фронте. После войны появились так называемые писатели-деревенщики и авторы военной прозы, выполнявшие ту миссию, которую не выполняла церковь, находившаяся в тяжелом положении. Сейчас и литература и церковь отделены от государства, и обе находятся в какой-то непонятной растерянности.
Е. В.: Писатель служит не государству, а людям. Его отделенность от государства заключается, скорее, в материальной зависимости, или независимости. Время же настоящей литературы начинается, когда в обществе наступает консенсус, заканчиваются катаклизмы, общество успокаивается. В катаклизмы же литература замирает, отходит на задний план.
Лет 10 назад такое время, на мой взгляд, наступило. И меня в Барселоне спросили: «Вот вы говорите об успокоении, когда же ждать появления новых великих произведений?», я ответил: «Скоро».
Евгений Водолазкин
Евгений Водолазкин. Фото: Илья Питалев / РИА Новости
П. Б.: Величие произведения, кстати, становится ясным не сразу. Толстой закончил «Войну и мир» в 1869 году, и критики того времени роман не приняли. Они смеялись над другом Толстого Николаем Страховым, назвавшим книгу великой. Не приняли ее ни Достоевский, ни Тургенев.
Дальше именно в период правления Александра III, спокойный, без потрясений, вызревал Серебряный век, его имажинисты, акмеисты, футуристы, живописцы, артисты балета. Даже бунтарь Горький первые произведения напечатал в стабильные времена конца 80-90-х годов XIX века. Так что застой культуре полезен.
Е. В.: Это не апология застоя, но признание факта, что он благотворен. Взять позднее советское время, тихое, вегетарианское — сколько всего издавалось и какое внимание было к литературе.
П. Б.: Режиссеры, когда им не давали снимать, снимали гораздо лучше. Примером может служить тот же Никита Михалков. Запреты заставляли напрягать художественное мастерство.
Е. В.: Литература не нуждается в позволении. Ей по большому счету безразлично, кто сейчас начальство, она пишет, так сказать, вперед, в расчете на будущее.
П. Б.: Не соглашусь с тем, что писатель творит на 100 лет вперед. Не верю тем, кто говорит: вот меня сейчас не понимают, ничего, через век поймут и оценят. Это плохие писатели. Я думаю, то, что понимается сейчас, будет интересно и много лет спустя.
Е. В.: Не ставя себя в ряд с великими, скажу, что когда писал «Лавра», абсолютно не был уверен, что роман будет востребован. Мне казалось важным делать то, что я делаю, и все.
П. Б.: И я не был уверен, когда писал книгу о Толстом, что фигура Толстого так уж интересна. В этом меня убеждал опрос «Имя России», в котором Лев Николаевич оказался на 40-м месте. Но, оказалось, есть у читателей к нему любопытство, особенно к последним годам его жизни.
Участники беседы высказались и о том, что они думают о недавно возникшем обсуждении насколько необходимо узаконить профессию писателя, так как ее нет в общероссийском классификаторе профессий, до сих пор дискуссия на эту тему так ничем и не закончилась.
П. Б.: О статусе писателя давно говорят, что объяснимо. Был случай, когда один пожилой писатель пришел оформлять пенсию, и когда он сказал, чем занимается, ему посоветовали назваться лучше безработным — больше денег получит. Конечно, Акунин или Маринина сейчас живут очень богато, богаче, чем председатель советского Союза писателей Георгий Марков. Но в советские годы все писатели имели гораздо больше благ, чем сейчас.
Е. В.: Да, если общество предоставляет возможность своим отдельным членам не ходить на работу, сидеть дома и сочинять книжки, оно должно дать им и социальную гарантию на получение той же пенсии.
В Германии, где я жил несколько лет, вышла книжка «Жить писательством», доказывающая, что писательством жить нельзя. На всю немецкую литературу наберется пять писателей, чьи тиражи позволяют жить на доходы от продажи. Остальные работают учителями или журналистами, и пенсии получают как представители этих профессий.
У нас еще плохо дело с продажами книг. В Москве, Петербурге, Нижнем Новгороде более или менее, а во Владивосток, например, книги долго идут, из-за дороговизны доставки и арендной платы магазинов цены очень высоки. Впрочем, аренда везде высокая. Власти не помогают книготорговцам, не снижают арендную плату, одинаковую, что для книжной лавки, что для мясного магазина, что для магазина женского белья.
П. Б.: Если возвратиться к теме статуса писателя, тревожат призывы писать в патриотическом духе. Я не против патриотизма совершенно, но кто будет определять его степень в произведениях.
Е. В.: Когда Николай Лесков решил, что может издать за свой счет собрание сочинений, он получил разрешение и начал выпускать том за томом. А в 6-м томе «главный по печати» углядел сомнительные с точки зрения идеологии вещи. И запретил издавать этот том. У Лескова из-за этого открылась грудная жаба, которая и свела его в могилу. Он вспоминал, как однажды, в Прощеное воскресенье к нему в домой заявился тот самый чиновник, запретивший книгу, упал на колени и сказал: «Простите меня, что я убиваю русскую литературу!» Лесков опешил, тоже упал на колени, они обнялись с чиновником и заплакали. Поступок неординарный, хотя лучше бы цензор 6-й том разрешил.
П. Б.: Быть ли трибуном — вопрос авторского темперамента. Вот Захар Прилепин, публичный человек, блогер активный, интервью раздает. А кто-то сидит в тиши и просто пишет. Нельзя требовать от всех социальности.
Е. В.: Я когда-то был очень социально активным, но изменился на 180 градусов. Считаю, что не надо ни с кем объединяться. Объединение — зло. И влиять я могу только на себя и немного на свою семью. Готов помогать конкретным людям в конкретных ситуациях. А все общественные движения и тем более все революции у нас заканчивались очень плохо.
поддержать проект
Подпишитесь на «Русскую Планету» в Яндекс.Новостях
Яндекс.Новости