Новости – Культура

Культура

Михаил Боярский. Рождённый под расписку

69-й день рождения празднует любимый миллионами Д’Артаньян, неповторимый Брильи, озорной Сильва

Андрей Карелин

26 декабря, 2018 14:47

19 мин

Об усах Боярского сложено не меньше анекдотов, чем об усах Пескова. А появились они у Михаила Сергеевича так. Солнечным летом 1955 года ленинградская детвора играла невдалеке от стройки. На глазастого темноволосого мальчугана обратил внимание рабочий. Отряхивая руки от пыли, он усмехнулся и поманил малыша пальцем…

Миша бесстрашно шагнул к нему, ещё не догадываясь, что делает шаг навстречу своему образу. «Наглый» дядька, решивший подшутить над ребёнком, взял уголёк и нарисовал над губой 5-летнего мальчишки черные полосы.

Через минуту все ребята покатывались от хохота, а Миша, не сразу осознавший, что же произошло, с обидой смотрел на друзей по площадке. Пройдут годы, ему в руки дадут шпагу, и начнётся всесоюзная слава под залихватские «Пора-пора-порадуемся…» и «Усы и шпага — всё при нём!».

Когда Боярский, прикуривая одну от другой, рассказывает о своём детстве, сразу и безоговорочно понимаешь, что речь идёт о самой счастливой поре. Она была безоблачной, исполненной яркого света, пробивающегося через окна комнаты в коммунальной квартире, где жили Боярские.

Сегодня Михаил Сергеевич живёт в самом центре города на Неве. За мытарства в коммуналке судьба воздала ему сполна. Они живёт в красивой и комфортабельной восьмикомнатной квартире на Мойке, поглядывая из окна на Дворцовую площадь и Эрмитаж. Тогда в шестнадцатиметровой комнатушке ютились все. И было здорово. Вот он этот дом. Дом детства Михаила Боярского.

Отец и мать Михаила Сергеевича были актёрами и служили в театре имени Комиссаржевской. Сергей Александрович был из многодетной семьи, из славной актёрской династии, о которой «Русская Планета» рассказала не так давно.

А мама… «Ни к одной женщине я не испытывал более сильной любви, чем к матери», — через 20 лет после её ухода из жизни признается Михаил Сергеевич, возможно, огорчив жену, Ларису Луппиан.

Боярский появился на свет не благодаря, а вопреки. У Сергея был старший сын Александр, рождённый в браке с первой супругой Эльгой и оставшийся после их расставания с отцом. Матери, Екатерине Михайловне (в девичестве — Мелентьевой) врачи строго настрого запрещали рожать. Причина? Болезнь суставов. Когда она забеременела, эскулапы настаивали на аборте по медицинским показаниям,

Но Катя дала расписку, что ответственно относится к состоянию своего здоровья и все негативные последствия принимает на свой счёт. Так родился Боярский. После его появления на свет карьера Кати пресеклась.

Жизнью мальчишка вовсе не дорожил. Ведь кругом был мир. Такой непознанный, такой восхитительно опасный и прекрасный, и в компании вот с таким сорванцами Боярский с улицы Гончарной изучал его от «А» до «Я».

Миша Боярский в клетчатой куртке

— Мишка-а-а! Выходии-и-и! — неслось с улицы. И Миша выходил не в дверь, а в окно, дабы избежать ненужных вопросов родителей. Жили Боярские на первом этаже. Это сейчас, в эпоху стабильности и процветания, окна в 17-м доме по улице Гончарной сплошь утыканы намертво приваренными решётками. А тогда, в 50-е, решётки на окнах были только в тюрьмах.

Покидая комнату, в которой жил старший (на 11 лет) брат Серёга, бабушка Лиза, пытавшаяся воспитывать внуков в лучших традициях православной интеллигенции, мама, папа, а ещё (наездами!) разные тёти и дяди с обеих сторон, Миша добросовестно делал всё, что ему запрещалось.

В этом не было ни малейшей конфронтации с матерью, которая прожила жизнь так, чтобы в любой момент, как говорят сегодня, «вписаться» за сына (читай – прийти к нему на помощь). Перед этой женщиной, готовой отчитать подшутившего над ребёнком строителя или выбить у военкомата отсрочку от армии, Михаил Сергеевич благоговел всю жизнь.

Но именно эта жизнь с водоворотом событий, в эти детские годы впитывалась каждой клеточкой тела, не позволяя не ослушаться родительских заветов и наставлений. «Айда!» — и ватага ребят неслась на «разрушку» или в катакомбы, на стройку или в подвалы. А возле одного из домов была большая куча песка. Ну как тут не сигануть со второго этажа?

Можно было легко свернуть себе шею, расставшись с жизнью, которую, пожертвовав всем, подарила мать. Можно было легко утонуть, когда на речке появлялся первый лёд, и ребята носились по нему, скользя, падая и рискуя в любой момент провалиться в ледяную воду и пойти на дно. Но разве думалось об этом в те минуты? Конечно же нет.

Девочка Таня, папироска, водка

Первый опыт общения с женщинами, первая затяжка и первая рюмка случились в жизни Михаила Сергеевича ещё до школы. В этом не было никакой «экстримальщины». С Таней Миша играл в доктора, ощущая необъяснимое волнение, всякий раз когда он дотрагивался до тёплого девичьего тела «фондендоскопом».

Недокуренная папироска, знаменовавшая начало вот уже 64-летнего стажа курильщика, была подобрана прямо на асфальте. Ну а полрюмки водки по просьбе самого Миши ему налил папа Сергей Александрович, который своим опрометчивым поступком хотел отбить у маленького сына, задохнувшегося от этой капли спиртного, желание когда бы то ни было брать в рот эту «гадость».

«Щас!». И сигарет, и спиртного, и женщин в судьбе Михаила Боярского было предостаточно. Впрочем, почему было? 69 лет для мужчины, которого любят миллионы, не возраст.

Юность…

Детство с коньками-снегурками, заканчивалось. И пора было определяться с профессией. Родители полагали, что Миша, учившийся в музыкальной школе по классу фортепиано, станет музыкантом. И тщетно отговаривали его от ошибки, не желая, чтобы он становился актёром.

Но Миша искренне ненавидел «фоно», считая каждый визит к преподавателю музыки поездкой на каторгу. К тому времени семье Боярских выделили двухкомнатную квартиру. Прощай, центр! Привет, Благодатная улица, располагающаяся на излёте Московского проспекта.

Контингент здесь подобрался «тот ещё». И «Благодатной» улицу можно было назвать лишь с издёвкой. Компания, в которую попал Миша Боярский, этот «относительно домашний» мальчик, была качественно иной – дети рабочих завода «Электросила», «лимита», в кармане у каждого нож.

Носил «пику» и Миша, предусмотрительно положив длиннющий гвоздь на шпалы. После того, как по гвоздю пронёсся многотонный поезд, получилось настоящее шило. И, сложись обстоятельства жизни Михаила Сергеевича чуть-чуть иначе, приключись с ним какая-нибудь уличная неприятность, кто-нибудь вполне мог «Пора-пора-порадоваться», получив это шило под рёбра.

Это вам не деревянный меч, которым Миша, насмотревшись «Александра Невского», махал перед носом у ребят на Гончарной. Дела тут были посерьёзнее. И «пика» вскоре сменилась ножами, которые пацаны постарше, вставшие на путь советских рабочих, ковали на заводе и продавали во дворах.

Отношение к оружию у Михаила Сергеевича, как у любого нормального мужчины, было трепетным. Может быть, именно поэтому, даже находясь под влиянием портвейна, которым заливались подростки в этом районе, он не пришил кого-то во дворе, а избрал для себя, вопреки желанию родителей, не тюремные нары, а студенческую скамью.

Сделать такой вполне благопристойный выбор непросто. Ведь в 14-16 лет Боярский был отъявленным хулиганом. А сколько кротости в этих глазах.

В самом поступлении Боярского в ЛГИТМиК было много странного, инфернального. Стоя у дверей, Миша дрожал так сильно, что ему казалось, будто дверь закрыта. Шутка ли! Закрыли целый вуз. Именно перед его носом. Но вот вышли люди, и он прошёл мимо вахтёрши, которая, смерив его «экспертным» взглядом изрекла: «Ни за что не поступишь».

Он, действительно, не поступил бы, «лажая» по актёрской части, но… вот она, сила материнской любви. Много раз до и много раз после Михаил Боярский убеждался в том, что решения, принимаемые мамой, впоследствии, приводили только к положительному результату, даже если он изначально противился им.

А дело было вот в чём. Приёмная комиссия, действительно, была не в восторге от актёрских талантов Боярского, но её впечатлил тот факт, что молодой человек был музыкально одарённым, играл на «фоно», пел. В общем… приняли!

И не ошиблись. Без Боярского история советского и российского кино была бы другой.

Потекла восхитительная студенческая юность, с её, опять-таки, пьянками, играми на гитаре, бобинами с записями битлов. И первыми серьёзными (не «докторскими») контактами с женщинами, которые проходили в служебном помещении (читай – дворницкой), куда пускал друзей с девчатами один из подрабатывающих дворником студиозусов. Здесь было «всё, что нужно» для первой любви. Пара табуреток. Несколько ящиков, которые можно было использовать вместо стола, ставя на них портвейн или «беленькую». Ну и продавленный матрас. Куда без него?

История с не открывающейся дверью и злобным привратником повторилась именно в театре Ленсовета. Но теперь Михаил Боярский точно знал, что это добрый знак. Так оно и случилось. Помимо интересных ролей, предложенных режиссёром Игорем Владимировым, здесь его ожидала встреча с Ларисой Луппиан — женщиной судьбы, с которой, официально разводясь и снова «сводясь» спустя долгие годы, Боярский прожил всю свою жизнь.

Трубадур и Принцесса

- Присмотрись, девочка хорошая! — увидев её сказал папа, Сергей Александрович, не зная, что его сына Миша — тот пострел, который поспел не только присмотреться.

- Если тронешь хоть любую из актрис, я её сразу же к чёртовой матери выгоню, — многозначительно пообещал шеф — Игорь Владимиров.

Но Михаил и Лариса были себе на уме и не расстались, несмотря на то, что за пребывание в её комнате в ночное время Михаил Сергеевич отхватил свой первый строгий выговор с занесением в личное дело, когда нагрянула «ночная проверка» блюстителей морали.

«Мы — сиамские близнецы!» — усмехаясь говорит о своей супруге Михаил Сергеевич, и ничуть не кривит душой.

Они играли в спектакле «Трубадур и его друзья», где она была капризной принцессой, а он Трубадуром. А дальше «Всё заверте…», прямо как у Аверченко.

Актёрских пар, которые прожили бы всю жизнь «душа в душу», — раз, два и обчёлся! Актёрских пар, которые прожили бы всю жизнь, если не «воюя», то споря друг с другом, не существует.

Есть лишь исключение: Михаил Боярский и Лариса Луппиан. Вдвоём они прошли через огонь, воду (тоже «огненную», приведшую к панкреатиту тогда ещё 35-летнего Боярского), медные трубы — читай, славу, успех. Забвения у этой пары не было ни в перестроечные 80-е, ни в лихие 90-е, ни в 00-е. Так и остались вместе навсегда.

Случай уникальный. В чём секрет? Да просто два человека совпали когда-то, ещё на излёте 60-х, по психофизике, по ощущениям, проблемам, характерам. Так и прожили всю жизнь, словно атомы, отталкивая друг друга, споря, ссорясь, скандаля, но затем сближаясь, осознавая невозможность жить иначе.

Эта встреча произошла в театре, а легендой, если не сказать иконой стиля, Боярского сделало всё-таки, кино.

Врут те, кто говорит и пишет, что Боярский остался по жизни Д’Артаньяном. Ведь так очевидно, что сила харизмы и уникального природного обаяния многих актёров такова, что всю жизнь, меняя платья, они остаются собой, пусть и кочуя из роли в роль.

Михаил Боярский из таких. Его герои могли быть в меру циничны, как Сильва из «Старшего сына» (1975), ставшего трамплином к успеху.

Бесконечно лиричны, как Теодоро в «Собаке на сене»

Дружественно-отважны, как Д’Артаньян. На эту роль пробовалось немыслимое количество молодых актёров, но «гасконцем от Бога» оказался именно молодой Боярский, возраст которого, впрочем, близился к тридцатилетней отметке. Режиссёр Георгий Юнгвальд-Хилькевич, однако, тяготел к тому, чтобы снимать в этой роли Абдулова. И Абдулов был утверждён.

— Миша, а ты занят в «Трёх мушкетёрах», - спросил вдруг поэт Илья Резник Боярского.

— Каких ещё «Мушкетёрах», — удивился Михаил Сергеевич.

— Хил снимает… Ты обязательно должен попробоваться, у тебя ведь морда, как из прошлого века!

«Хил», он же Георгий Юнгвальд-Хилькевич, скучно посмотрел на потенциального мушкетёра.

— Ну, давайте попробуем вас на Рошфора, — наконец, изрёк он.

И его попробовали. Нарядив Боярского в костюм Рошфора, его вывели на пробу, после чего у всех сотрудников «Одесской киностудии» случился немой ступор. Перед ними стоял не Рошфор. А самый настоящий Д‘Артаньян, дерзкий гасконец. Так пролетел мимо роли Абдулов.

Артист – это обезьяна!

На съёмки одной серии, согласно плану, должно было уходить немыслимо короткое количество времени – 22 дня. Но Боярский, Смехов, Смирнитский и Старыгин и в этом бешеном ритме находили бесконечную палитру возможностей для того, чтобы попить и погулять всласть.

Эта картина вполне могла стать последней и для режиссёра, и для актёров, так как, устраивая посиделки в гостинице «Ульяновская» с одесскими девочками, балдевшими от присутствия звёздного уже по тем временам актёрско-мушкетёрского общества, весело хихикали над непрерывно звучавшими анекдотами. Было весело: Боярский лихо пародировал Брежнева. Дуров называл Ленина лысым кретином и фашистом.

А в номерах стояло комитетское оборудование, рассчитанное, правда, на трёп иностранцев, но не выключавшееся в тот момент, когда «чесали языками напропалую» советские, понимаешь, «мушкетёры».

— Нате вот, послушайте! — включил Юнгвальду-Хилькевичу диктофонную запись сотрудник КГБ. — Что себе позволяют ваши актёришки?!

После первых трёх минут «Хил» понял, что «кина не будет». Но, к счастью, времена были уже не те, и всё обошлось. И обошлось, в первую очередь, благодаря находчивости режиссёра, который мрачно произнёс:

— Товарищ майор, поймите, артист – это обезьяна. Он не может не пародировать кого-то. Они пародируют и меня, и товарища Брежнева, и даже… страшно подумать… Директора «Мосфильма». Ну, это сатира, ирония… Чехов тоже ругал русский народ, но был влюблён в него безмерно.

Упоминание о Чехове и «обезьянах» смягчило чекиста. И кончилось всё хорошо. Боярский, несмотря на активное участие в пьянках и гулянках, о которых необходимо писать отдельную книгу, получил «баснословный» по тем временам гонорар. Целых 3225 рублей. Такая вот «каналья».

А потом были 80-е, когда «Зеленоглазое такси» проникновенно пела вся страна. И запомнившейся ролью Михаила Сергеевича стал де Брильи, французский аристократ, безмерно влюблённый в Ягужинскую и смотревший на «варварскую» российскую реальность XVIII столетия вот такими вот сочувствующими глазами.

Роли мерзавцев уровня Фернана де Морсера из «Узника замка Иф» Боярскому удавались не хуже, чем роли положительных персонажей. А может, грань между ними была очень тонка.

В начале 90-х «грянули» продолжения мушкетёров, который снимали по мотивам более блёклых, сиквелов «Двадцать лет спустя» и «Виконт де Бражелон».

А еще был замечательный сериал «Зал ожидания», куда на главную роль Михаил Боярский был приглашён режиссёром Дмитрием Астраханом. В «нулевые» и десятые годы нашего века Боярского можно было увидеть в нетипичной для него роли Мосия Шило в «Тарасе Бульбе».

Блестяще воплотил он и чуть-чуть туповатого, но и, тем не менее, очень респектабельного и галантного Лестрейда в новой версии «Шерлока Холмса».

Сегодня Михаил Сергеевич отказывается от неинтересных ему ролей, уверяя, что нет ничего более мучительного, чем сниматься в неинтересном материале. Ведь отбоя от предложений по-прежнему нет.

Однако на 2019 год анонсирована премьера «Гардемаринов-4», где мы увидим, как режиссёр Светлана Дружинина мастерски возвращает с того света почившего было де Брильи.

Свой возраст, близящийся к 70-летней отметке, Михаил Сергеевич воспринимает очень спокойно, утверждая, что самым несчастным на свете человеком был бы тот, кто вознамерится жить вечно и получит такую возможность.

Живёт Боярский замкнуто, от всей души радуясь успехам своих детей — Лизы Боярской, продолжившей актёрскую династию, и сына Сергея, избравшего политическую стезю. В семье Михаила и Ларисы часто живёт их внук Андрей, а недавно Лиза осчастливила мужа Максима и Михаила Сергеевича повторно – 5 декабря в семье Боярского появился ещё один внук, которого нарекли Георгий. Кто из них станет продолжателем славной актёрской династии Боярских? Покажет время.

Вот и осталось лишь снять усталость.

Интернет-издание «Русская Планета» поздравляет Михаила Сергеевича Боярского с Днём рождения, желая долголетия и новых творческих свершений!