Новости – Культура

Культура

Евгений Евстигнеев. Жить сердцем

Великий человек, которому исполнилось бы 92 года, не должен был стать актёром, но стал им не благодаря, а вопреки судьбе

Андрей Карелин

10 октября, 2018 10:57

12 мин

Евгений Евстигнеев родился 9 октября на окраине города Горького, который сегодня называется Нижним Новгородом. Взрослая жизнь началась до несправедливости рано. Он был похож на маму.

Когда ему было 6 лет, не стало отца. А в 17 лет скончался его отчим. С раннего детства Женя мечтал стать музыкантом и виртуозно играл на барабанах, в отсутствии которых он мог барабанить двумя вилками так, что окружающие расплывались в улыбке: «Талант!». Он был действительно талантлив. Самостоятельно овладел гитарой, прекрасно играл на фортепьяно, саксофоне.

Но в предлагаемых обстоятельствах того времени, в котором он рос рассчитывать на возможность всестороннего творческого развития не приходилось. Чтобы хоть как-то помочь матери, он пошёл в 15 лет на завод, ремонтировал и обеспечивал наладку производственных агрегатов.

От недоедания на заводе многие теряли сознание, но Евстигнеев был молод и не унывал, энергии в те годы было хоть отбавляй. И Евгений создал собственный джаз-бэнд, в котором вместе с ним играли такие же 5 одержимых музыкой ребят. Где играли? В небольшом заводском клубе, администрация которого смотрела сквозь пальцы на то, что с нашей советской, понимаете ли, сцены несётся заокеанская «Серенада солнечной долины».

Это сегодня Нижний Новгород — благоустроенный во всех отношениях и красивый город с почти двумя десятками кинотеатров. А тогда на весь город кинотеатр был один. Показ патриотических советских лент, а-ля «Два бойца» предваряли выступления этого джаз-бэнда Евгения Евстигнеева.

Слесарь Женя и подумать не мог, что одним из зрителей, который оценит талант и артистизм парнишки станет Виталий Лебский. Она работал в Горьковском театральном училище. И не простым педагогом, а директором.

— Да ты, я смотрю, артист, — улыбался Виталий Александрович, глядя на молодого парня с пронзительно голубыми глазами.

— Какой я артист. Я слесарь на заводе, — отмахнулся Женя, смущенно сжимая в руках саксофон.

— А хочешь учиться на артиста? — щурился Лебский, который прекрасно умел отделять зёрна от плевел и знал, чем талант отличается от бездарности.

— У меня семилетка за плечами…

— Доучишься потом.

— Учебный год ведь в разгаре, — думая, что это какой-то странный розыгрыш говорил Евгений.

— Нагонишь.

Евстигнеев не поверил своим ушам. Но выучил басню и… рассказал её так, что оказался принят в нижегородскую театральную «альма-матер» без дополнительных экзаменов.

Окончив училище в начале 50-х, Евгений Александрович был распределён в город Владимир, где работал в театре. Но, понимая, что годы идут, а актёр решил штурмовать стены знаменитой школы-студии МХАТ.

Перед прослушиванием Евстигнеев волновался. И вот… на него смотрела комиссия. Женя волновался, как никогда, чувствуя, как сердце вот-вот вырвется из груди. Робея, он начал читать монолог Брута

— Римляне, сограждане, друзья!

Заворожённые огнём в его голубых глазах, легендарные мхатовцы ждали пылкого монолога Брута, но… на сцене царило молчание.

— Извините, забыл, — наконец, произнес Евстигнеев.

И в этой обречённости, в этих поникших вдруг плечах было столько подлинного трагизма, сколько в глазах сыгранного когда-то Евгением Александровичем профессора Плейшнера из «Семнадцати мгновений весны».

Евстигнееву шёл 29-й год на момент поступления этого замечательного актёра в школу-студию МХАТ, именно поэтому мы фактически не видели ни на сцене, ни в кино юного Евстигнеева.

В школе-студии МХАТ, во время исполнения разноплановых ролей в студенческих спектаклях, его талант раскрылся настолько, что Евгения Александровича пригласили остаться на главной театральной площадке Советского Союза, куда буквально грезили попасть любители театра хотя бы однажды, хотя бы в качестве зрителя.

И… он отказался, сделав выбор в пользу дружбы с человеком, которого его связывала впоследствии мистические и судьбоносные нити всю жизнь. То был Олег Николаевич Ефремов, создавший в 1956 году театр «Современник», где уже блистал на сцене еще один замечательный и, увы, недавно ушедший из жизни актёр той славной «старой школы» — Олег Павлович Табаков.

Кино…

Многомиллионная аудитория в разных странах знает Евстигнеева по тем образам, которые были доступны всем и каждому с появлением телевидения.

Разве не хохотали мы в детстве над сатирической комедией «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещён». В этой дебютной картине Элема Климова Евстигнеев сыграл роль эдакого игемона хрущевской эпохи —директора детского лагеря Дынина с его «феноменальными» перлами, в которых легко узнавался сам Никита Сергеевич «Те, которые плавать не умеют, те и не тонут, а тонут совсем другие!».

А подпольный миллионер «Александр Ибн Иванович Корейко» из «Золотого телёнка», который никогда не протянет портсигара, вымучивая папироску и обречён на жалкий удел – всю жизнь таскать с вокзала на вокзал чемодан с десятью миллионами рублей? Можно ли представить в этой роли кого-то кроме Евстигнеева?

Для многих Евстигнеев — это профессор Плейшнер, человек «на секунду» вырвавшийся из концлагеря, чтобы лихорадочно, судорожно, до спазма в лёгких глотнуть воздуха свободы, опьянеть от него и погибнуть трагически, нелепо, не заметив условного сигнала — цветка в окне конспиративной квартиры в Швейцарии, который русский разведчик успел выставить, когда в его двери постучали агенты СС.

И, конечно, же в середине 80-х Евгений Александрович блестяще сыграл роль профессора Преображенского, этого булгаковского гения, который в ходе, по сути, чудовищного эксперимента по пересадке гипофиза сумел сделать из дворняги человека, но… горько пожалел об этом.

Его последней ролью в кино стала уникальная работа в масштабном проекте «Ермак». В этой многосерийной кинокартине Евгений Александрович блестяще воплотил образ Ивана Грозного. В разгар работы актёр задохнулся от боли, нитроглицерин перестал помогать. И он — человек, который всегда всё держал в себе и не любил ни на что жаловаться! — просит приостановить съемки. Якобы для работы над ролью: «Чтобы… безупречно держать в руках скипетр», — слабо улыбаясь, пояснил он.

Роль завершить так и не удалось… С театром также пришлось порвать из-за этой сердечной усталости, сменяемой болью, и боли, переходящей в усталость.

К середине 80-х востребованный и любимый всеми советскими зрителями актёр был катастрофически вымотан. Ему пришлось уйти из МХАТа. И случилось это так.

Актёр попросил своего друга, руководителя театра Олега Ефремова, не занимать его временно в репертуаре. Болело сердце, что привело к психологическому надлому.

Однако Ефремов посчитал, что порядок в театре может быть лишь один. Он не захотел исключения относительно одного, пусть даже великого актёра, хотя дружба между ними началась ещё тогда, в 1956 году, когда свои двери «Современник». Уходя из «Современника» во МХАТ, Олег Николаевич увёл вместе с собой во МХАТ и своего главного актёра — Евгения Александровича Евстигнеева. Он доверился ему. Он знал: Ефремов — друг. Друзей не бросают на перепутье. Однако до этого самого момента не полагал, что друзья, занявшие высокие должности, могут меняться.

Выслушав просьбу друга о передышке, Олег Николаевич взял паузу, а затем, поджав губы, затушил сигарету в массивной хрустальной пепельнице, стоявшей на столе в кабинете худрука.

— Устал, Женя? Так иди на пенсию, — наконец, произнёс он.

И Евстигнеев оторопел. Фраза «незаменимых у нас нет», разумеется, была культовой в СССР. Но здесь, во МХАТе, на главной театральной площадке страны опыт, мастерство, талант Евстигнеева вдруг, в одночасье, вдруг оставили его без этой, в общем-то, несущественной поблажки, без права на передышку.

Возраст был, действительно, пенсионный. Но Евстигнеев любил и уважал Ефремова. И не ожидал от него такого предательства. И Евгений Александрович ушёл на пенсию, ходя по инстанциям, где ему четко давали понять, что для бюрократов он вовсе не кумир миллионов, а обычный пенсионер. А исполнилось ему… всего-то шестьдесят.

Обиженный артист не хлопнул дверью, оборвав все концы. Его по-прежнему видели зрители на сцене МХАТа, куда он приезжал, чтобы доигрывать свои старые роли, в ходе исполнения которых у него частенько под языком лежала таблетка нитроглицерина.

Ему мешало сердце. Оно было рабочим инструментом актёра не в переносном, а в самом что ни на есть прямом смысле этого слова. Через него пропускались образы, роли, сцены. Они шли потоком, словно через турбину. И поток этот нескончаемым и безостановочным быть не мог.

Однажды на съемках фильма 1991 года «Ночные забавы» он отказался играть сцену, извинившись перед своими партнёрами и пояснив Валентину Гафту.

— Знаешь, Валя, не могу сегодня сыграть этот эпизод. Там ведь всё через сердце идёт, а я боюсь сегодня его перенапрягать. Болит, сволочь.

На 18 марта 1992 были проданы все билеты на спектакль «Вишневый сад». Накануне отъезда в Лондон он пришел домой, пригласив на домашний актёрский вечер Геннадия Хазанова.

На утро он уезжал в Лондон на операцию к известнейшему врачу. Шутил дома. Разговаривал с сыном Денисом. Но Геннадий Хазанов вспомнил, что на самом деле актёр очень нервничал и очень боялся хирургического вмешательства, всё спрашивая: «Может, как-то обойдётся без этой операции?».

Но его убедили в необходимости «лечь под нож». Надо принять во внимание, что в начале 90-х в России попасть к хирургу, который мастерски оперировал на открытом сердце, было непросто.

Евстигнеева ободрял пример его хорошего товарища — композитора Микаэла Таривердиева, который проучился у Терри Льюиса и говорил, что уже на четвертый день после операции бегал, словно мальчик, и пил виски.

Евгений Евстигнеев улетал 2 марта. Уже вечером он был в Лондоне. Актёр частенько бывал на гастролях с театром, но… не любил расхаживать по улицам, знакомясь с достопримечательностями городов. Всё чаще находился в отелях.

Лишь поздним вечером 3 марта Ирина Цывина и Евгений отправляются на прогулку. Настроение Евгения Александровича кажется супруге прекрасным. Ей кажется, что у него нет никакого страха. Все его мысли заняты вопросами работы. Ведь в Москве его ждут не только в театре, но и на съемочной площадке.

Накануне операции супруга Евгения Александровича Евстигнеева проснулась, услышав запах дыма. Мужа рядом не было. Он сидел в соседней комнате и был покрыт холодной испариной, выкуривая сигареты одна за другой.

— Всё будет хорошо, - повторял он. — Всё будет хорошо. Она сжала его пальцы. И почувствовала, что они ледяные.

Таким был последний вечер в жизни Евгения Евстигнеева.

А на следующий день Терри Льюис решил ободрить пациента, нервничавшего чрезмерно и придумал замысловатую фразу о том, что никто не будет жить вечно. Нарисовав Евстигнееву его сердце, эскулап, не спеша, начал.

— Ну, что я вам скажу? — бодро произнёс он. — Вы можете сделать эту операцию, а можете ее не сделать. Вы в любом случае умрете. Возможно даже в ходе операции.

Переводчик из посольства перевёл это дословно. И эта «метафора», которая должна была означать всего лишь бренность и конечность абсолютно любой человеческой жизни произвела на актёра сильнейшее впечатление. Случился сердечный приступ. И он умер после нескольких безуспешных попыток востановить его сердце.

Сердце, через которое было пропущено столько образов и ролей.

Такая история.