Человек-раритет Сигурд Шмидт
Он был известным ученым, академиком, автором более тысячи научных работ, многих книг.
Беспрестанно путешествовал: из эпохи Ивана Грозного – во времена Николая Карамзина, от Пушкина - к Окуджаве. Без устали копал, рыхлил бескрайние пласты русской истории, полные несметных сокровищ. Казалось, он знал все обо всем. Был хранителем раритетов и сам был раритетом.
Ключ к разгадке феномена
Шмидт повествовал так, словно в далеком прошлом бывал, все видел и слышал. Рассуждал, избегая обличений, не стесняясь жалости даже к тирану: «Жизнь Грозного-царя была трагедией, он и мучил других, и мучился сам, терзался от страха, одиночества, от угрызений совести, от сознания невозможности осуществить задуманное и непоправимости совершенных им ошибок...»
По словам Шмидта, создатель «Истории государства Российского» Карамзин «глубоко верил в силу воспитания историей. И предназначал свой труд не только «хорошему обществу» или ученым знатокам, а широкому кругу читателей (в прошлом веке был обычай домашнего чтения вслух). Просветитель Карамзин желал приучить, приохотить русскую публику к чтению». Это и вывод, и намек: такого летописца не хватает нынче - способного не только преподнести факт, но и призвать к его осмыслению.
Особое, негласное звание Шмидта – Москвовед. Он мечтал о книжной серии «Жизнь замечательных москвичей». «Уважаемый житель столицы не обязательно был великим, - размышлял Шмидт. - Немало москвичей появилось на свет в роддоме имени Грауэрмана, но многие ли знают об этом знаменитом враче? Или об авторе букварей и организаторе школ для рабочих Дмитрии Тихомирове?»
Много лет Шмидт славил Арбат, пытался возродить его былое, к сожалению, величие. Сигурд Оттович был вхож в высокие кабинеты, настаивал, просил. С ним соглашались, обещали, но дела почти не двигались. Но кое-что ему удалось сотворить – в частности, под редакцией академика вышли два тома «Арбатского архива» - собрание уникальных свидетельств, связанных с уникальным московским уголком.
Другое звание и призвание Шмидта - Арбатовед. Булат Окуджава воспел знаменитую улицу и ее окрестности, а Шмидт возвысил. Почему Арбат и Приарбатье во все времена манили творцов, созидателей, мыслителей? Отчего там горел огонь творчества, пульсировала мысль? Уникальное исследование Шмидта «Арбат в истории и культуре России» дает ключ к разгадке этого феномена.
Квартира с окнами на Арбат
Шмидт родился под звон колоколов в Страстную субботу в апреле 1922 года. Появился на свет не в роддоме Грауэрмана, а в доме 12 по Кривоарбатскому переулку. Тогда еще было принято приглашать акушерку...
С тех пор – с рождения до смерти, более 90 (!) лет, Сигурд Оттович жил в той же квартире, что и родился, с окнами на Арбат. Он видел, как менялась старинная улица.
Шмидт помнил Арбат с цокотом лошадиных копыт, звоном трамваев, книжными лавками, антикварными магазинами, кинотеатрами. Чопорные дамы, седовласые мужчины, в которых угадывались «бывшие», приходили в гастроном и спрашивали продавщицу: «Ветчина свежая?» Услышав утвердительный ответ, кивали: «Порежь мне, милая, граммов на двести…»
Мама Сигурда Оттовича – Маргарита Эммануиловна Голосовкер, была литературоведом, и довольно известным. Отец – Отто Юльевич Шмидт слыл настоящей знаменитостью – ученый, исследователь Памира, участник экспедиций в Арктику, Герой Советского Союза.
Сигурд Оттович рассказывал: «Думали меня назвать Зигфридом, но так как, слава богу, мои родители все-таки были достаточно ученые, то они поняли, что первоначально все-таки был Сигурд. Это было везение еще до моего рождения, потому что быть Зигфридом Шмидтом во время войны, конечно, было бы довольно трудно…»
Раньше квартира, где жил Сигурд Оттович, была большой коммуналкой: «Я мог понять ход истории советской власти в своей квартире. Люди разного классового положения, разных взглядов, потомки богачей, строившие социалистическое общество, — все было вместе…»
У Шмидта была няня – Франциска Александровна Тетерская, которую звали ласково - Тата. Домашние шутили, что в доме царит «татриархат». Она прожила в квартире в Кривоарбатском переулке без малого 70 лет – с ранней молодости до глубокой старости. Свою жизнь так и не устроила, постоянно заботилась о чужой. Впрочем, какой Сигурд чужой? Он был свой, родной…
С Татой маленький Зига – так его называли родители - ходил на Арбатский рынок. Был еще Сенной – рядом с местом, где сейчас высотка Министерства иностранных дел. Там продавали лошадей, сено, овес. Потом стало известно, что на рынок заглядывал Комаров, известный душегуб 20-х годов. Он выбирал жертв, а после заманивал в укромный уголок и опаивал…
Няня водила Зику на Гоголевский бульвар, к храму Христа Спасителя. Но чаще на «Собачку» - так называли тихую улицу в районе Арбата под названием Собачья площадка. На том месте в стародавние времена была царская псарня. Улица была мощеная булыжником, с тенистым сквером и большим фонтаном.
Помнил Шмидт и Гнесинское училище, устроенное в обители славянофилов Хомяковых. И дом в стиле ампир, прославленный недолгим присутствием родных Ленина, и дряхлый особняк, куда Пушкин заглядывал к своему приятелю Соболевскому. В советское время туда не зарастала народная тропа, но не от того, что дом был заслуженный, а потому что в нем работала... керосиновая лавка.
…Когда Таты не стало, Сигурд Оттович нашел в шкафу коробку с туфлями, которые Тата приготовила ему на день рождения. Вот такой подарок с того света…
Пиршество в Кремле
Сигурд Оттович видел и слышал многих известных людей - Сталина, в том числе. Однажды он прошел мимо него на расстоянии вытянутой руки. Шмидт, которому было 16 лет, вздрогнул от счастья.
Это было в июне 1938 года. Отец Шмидта был приглашен на прием в Кремль. Ему разрешили взять с собой двух сыновей – Владимира и Сигурда. Отмечали возвращение полярников во главе с Иваном Папаниным с Северного полюса.
Грохотала музыка, столы ломились от яств. Иные гости беззаботно веселились, но немало было и тех, кого тяготили невеселые мысли. В разгар большого террора никакие заслуги не могли оградить от страшного ярлыка «врага народа».
Опасность нависла и над Шмидтом-старшим, в честь которого будут называть детей, улицы и острова. На том самом банкете Сталин прилюдно упрекнул его в том, что он промедлил с организацией спасения папанинцев: «Товарищ Шмидт, у вас там ледоколы застряли на Севере, там, где им застревать не следовало!»
Казалось, от зловещего сверкания желтых глаз вождя все вокруг померкло. Но, к счастью, слова Сталина остались без последствий.
«Брату и мне предложили места за столом номер 17, третьем от стола президиума, - рассказывал Сигурд Оттович. – Отцу предложили быть тамадой. Когда провозгласили тост за ленинский комсомол и его руководителя Александра Косарева, он порадовался, что комсомольский значок носят и присутствующие здесь сыновья. В воздухе повисла идея подойти к Сталину, сдвинуть бокалы с ним и молодежным лидером…
Однако Сигурд не решился прошагать через весь бурлящий зал к вождю и брату тихонько отсоветовал. Стыдно было оказаться неловкими, да и опасался он не понравиться вождю и его окружению. Вероятно, сработало интуитивное чувство самосохранения…
Подробности встречи в Кремле юноша записал в дневнике. Но, поразмыслив, эти страницы вырвал – на всякий случай. Там, в частности, шла речь о том, как его поразил глава НКВД Ежов – он показался Шмидту симпатичным, даже, пожалуй, обаятельным…
В Главном управлении Северного морского пути, который возглавлял Шмидт-старший, аресты начались в 1937-м. И его обвиняли в том, что он не препятствует разоблачению «вредительских элементов», а даже им покровительствует. От руководства ведомством его освободили в декабре 1938-го и назначили первым вице-президентом Академии наук СССР.
Вскоре Отто Юльевич был снят с этого поста и сосредоточился на научной работе. Имя Шмидта стали произносить редко. Лишь в последние годы жизни, когда ученый был уже тяжело болен, о нем снова заговорили…
Музей вещей, мыслей, впечатлений
Автор этих строк имел честь знать Сигурда Оттовича. Бывал в квартире в Кривоарбатском – и не раз. Хозяин открывал дверь, церемониально кланялся, пожимал руку, блестя очками, в накинутом на плечи пиджаке – в его огромной квартире всегда было зябко.
Уходили эпохи, выцветали лозунги, сменялись вожди, но в жилище Шмидта ничего не менялось. Повсюду лежали книги. На стенах висели портреты родителей. Уютный абажур разливал свет.
Громоздилась старинная мебель, в буфете - чашки-ложки-вилки, которые держали в руках люди начала ХХ века. На столе пишущая машинка – до компьютера руки у хозяина так и не дошли. Не квартира, а музей: вещей, мыслей, впечатлений.
Я приходил к нему по делам, разумеется. Для газеты, где работал, часто нужно было слово Шмидта, его мнение. И на интервью он соглашался. Правда, не сразу. Перечислял, что ему предстоит – это была целая гора дел. Говорил, улыбаясь: «Ну а потом вы…» Однако порой на беседу соглашался сразу: «Ладно, задавайте ваши вопросы».
Через несколько дней я приходил к Шмидту, робко шелестя листками. Он поправлял очки, склонялся к бумаге и начинал черкать. Нещадно, надо сказать, правил. Потом застенчиво улыбался: «Поймите, так будет лучше».
Да-да, Сигурд Оттович, так действительно лучше…
После ухода Шмидта ни Москву, ни Арбат уже никто не воспевает.
Музей Арбата, о котором академик мечтал, так и не появился. И превращать Арбат в книжную улицу давно раздумали. Никто не собирается восстанавливать колокольню храма Николы Явленного.
Униженная окружившими ее монстрами, разрушается уникальная мастерская архитектора Мельникова в Кривоарбатском переулке.
Некому заступиться за то, что в Москве ветшает, рушится, исчезает. Потому Сигурд Оттович Шмидт вспоминается все чаще.
