Новости – Культура

Культура

Александр Шилов: Прежде чем взять краски в руки, надо научиться рисовать

Народному художнику СССР Александру Шилову 6 октября исполнилось 75 лет

11 октября, 2018 12:05

8 мин

Больше 20 лет в День города художник передает все свои работы Москве. 2018 год не стал исключением, и новые работы мастера заняли своё место в галерее на Знаменке. Накануне юбилея корреспондент МОСГОРТУРа пообщался с Александром Шиловым.

О главных людях в творчестве мастера, о самом сложном в работе художника и его творческой мечте читайте в нашем интервью.

— Помните свой первый рисунок? Как рано Вы начали рисовать?

— Рисовал, как все дети рисуют. И у меня это получалось.

— А когда стало очевидно лучше получаться, чем у других?

— В рисовании, как и во всех вещах, все же постепенно идет. Чем больше получается, тем меньше кажется то, что ты умеешь. Весь вопрос в том, чего ты хочешь. А мне все время хотелось, когда я первые шаги делал, человека сделать похожим, и я срисовывал с разных художников. Вот так. Люди подбадривали: «Давай, давай, давай».

У меня был брат Сережа. На шесть лет моложе меня. Когда ему было семь лет, он записался в Дом пионеров. Он сделал композицию «Полет на луну» акварелью и руководитель изостудии, Воронин, послал этот рисунок на всемирную выставку детского рисунка в Австрию. И Сережа получил первую премию.

Вот соседи, мы тогда в коммуналке жили, начали подбодрять меня: «Ты что, рисуешь хорошо, брат получил, моложе тебя…». Начали честолюбие мое раскручивать (смеется). И я тоже записался в изостудию.

Но, как говорится, назовем это судьбой, брат это бросил. Заставить было некому, хотя я пытался, а мама с бабушками, добрые женщины, говорили: «Ну у него голова болит…». На самом деле его затащила улица, у него были способности к рисованию. Но способностей мало, нужно желание громадное. Я даже стал плохо учиться, в изостудии занимался в две смены. Школу начал прогуливать, то есть, меня это очень сильно затянуло.

— Бывает, родители говорят: «Хорошо, это хобби, рисуй, но профессию получи». Вас родные и близкие поддерживали полностью?

— Мама у меня очень любила искусство, любила музыку, она меня к ней приучила. Она у меня была лемешистка (поклонница советского тенора Сергея Лемешева — прим. ред.) по натуре. Знала все оперы, на последние копейки, если они появлялись, ходила на галерки Большого театра. Она очень поощряла мои занятия. Очень радовалась, когда у меня что-то получалось, это тоже было для меня стимулом.

— Вы трижды поступали в художественный институт имени В.И. Сурикова. После первой неудачи была мысль: «Ну, наверное, не мое»?

— Нет, я как-то так, более-менее спокойно отнесся, потому что в то время моей главной задачей было, не примите это за браваду и бахвальство, помогать матери материально. Я с 17 лет пошел работать, потому что жили бедновато, мягко говоря. Я ушел в школу рабочей молодежи с восьмого класса и пошел работать, то на швейной фабрике, то на мебельной, то на винном заводе — всё грузчиком, потому что профессии не было, заканчивал десятилетку.

Потом преподаватель изостудии в доме пионеров познакомил меня с художником Лактионовым, мне он очень-очень нравился. Его слово для меня, когда я первый раз пришел свои рисунки показывать, было очень важно.

Он одобрил мои рисунки, но, когда он узнал о том, что я работаю грузчиком, сказал: «Ты изуродуешь руки свои и надо бросать». Я говорю: «Мне жить будет не на что, мне надо матери помогать». Он: «Ну что-то найди другое…».

Но разговор состоялся. Главное, что он меня поддержал, вселил в меня надежду. Он мне даже рекомендацию написал в институт, хотя сказал: «Моя рекомендация может тебе даже и навредить». Художники к нему относились не особенно за то, что он так реалистически работал. А люди его очень любили.

Вечерами я работал как художник уже. Уставал очень. И, знаете, вот так сядешь за мольберт, голодный, холодный, что называется, тело все болит от тяжестей. Минут сорок или час сидел за мольбертом, чтобы не уснуть, потому что, если уснешь, работать не сможешь. Потом вечером приходили ко мне люди и позировали.

Вот так. Но у меня уже был стимул — меня поддержал известный художник и академик. Он вселил в меня надежду. А потом это было мое желание, я без этого себя человеком не чувствовал, потому что мне перед самим собой было стыдно, что я работаю грузчиком. Даю слово.

— Сейчас к вам молодой художник может прийти за советом?

— Приходят, конечно. Чем могу, всегда подсказываю, а как же. Мы устраивает еще конкурсы детских рисунков, и для больных детей, самые-самые разные. Чем могу, я естественно, помогаю.

— Вы говорите о том, что на картине не должно быть видно «кухни» художника…

— Да. Должен быть только результат. И поясняющего голоса искусствоведа за работой не должно быть, если эта вещь написана с мастерством. Потому что, когда начинают объяснять нанятые искусствоведы, именно нанятые, что вот здесь он хотел, вот он то… Значит там, на холсте — пусто.

— Все чаще на выставках можно встретить медиаторов — посредники, проводники между человеком и искусством.

— Такого никогда не было. Это не нужно. Между искусством, как я его понимаю, и как его понимали великие художники прошлого — никакого медиатора быть не должно. Пытаются внушить зрителям, глядя на пустое место, что там что-то есть, из людей делают дураков. Пытаются сделать. А людей, во всем мире, тянет только к великим полотнам прошлого, основанным на истинном мастерстве.

Как сказал Леонардо да Винчи, чем ближе человек подошел в своей работе к природе, тем его произведение искуснее и дольше будет жить. Вот я за такое искусство, которое не зависит от моды. А вот эти всякие инсталляции к искусству отношения не имеют.

Вот я сегодня шел по Арбату, честные ребята сидят. Работают в реалистической манере. Почему? Потому что народ не воспринимает никакие каракули, инсталляции, кляксы, ему нужно чтобы был портрет, пусть и средним художником нарисованный, чтоб он был похож, и в реалистической манере.

Вот они там сидят. Это честные люди, не все смогли справиться, так сказать, с жизнью, потому что не так все просто. Но они честно зарабатывают хлеб, никого не обманывают никакими этими рассуждениями — им вот эти медиаторы там не нужны. И там, кстати, есть очень способные ребята, жаль, что они не доучились.

— В вашей мастерской тишина или звучит музыка?

— Всегда. Классическая музыка. Также у нас в галерее, если вы сейчас по залу ходили, звучит классика. Потому что, как сказал опять же Леонардо, живопись и музыка — две родные сестры, одна без другой не может быть. У нас звучит музыка Моцарта, Вивальди, Чайковского, Баха, Верди, Альбинони и т.д.

У нас концерты проходят потрясающие: Юрий Башмет, Елена Образцова, Светлана Безродная, Иосиф Кобзон, Виктор Третьяков, Игорь Бутман — очень много людей выступало, и всегда у нас полный зал народу. То есть мы ведем еще и культурно-просветительскую деятельность.

— О моделях. Люди разные, люди сложные. Как готовитесь Вы и готовите модель к написанию портрета?

— Модель я не готовлю, мне нужно, чтобы она прилично сидела. И вовремя появлялась. Но прежде, чем писать модель, художник должен своим нервом чувствовать, кого он пишет. Художник не тот, кто водит кистью по холсту, художник — состояние души, оголенный нерв. Что такое портрет? Это, при абсолютном внешнем сходстве, нутро, характер человека. Надо заставить говорить глаза именно тем, что у него внутри, выражением.

— Бывает так, что не получается? Ну вот закрытый человек совсем.

— Что значит не получается? Не бывает таких закрытых совсем людей. Естественно, все работы у самого великого мастера, они не одинаковые, но судят о нем, о его высоте, по его вершинам, которых он достиг в своем искусстве.

— Расскажите, пожалуйста, об автопортретах. Вы как-то говорили, что это очень сложно.

— Сложно. На себя со стороны посмотреть. Очень сложно.

— Как это делается?

— Зеркало.

— Но, ведь, это будет искаженное изображение. Потом это переворачивается обратно?

— Здесь художник должен учитывать, вы правильно говорите, что каждое лицо, даже если человек — просто писаный красавец или красавица — когда он подходит к зеркалу, лицо переворачивается. И сразу видно асимметрию. Если я со стороны смотрю на вас, то я вашу асимметрию вижу. Свою я не вижу, но с учетом этого и надо писать.

И, конечно, на себя сложно посмотреть со стороны, не на свои черты лица, а на свое внутреннее состояние, в общем, свой портрет писать сложно, а с другой стороны – легко, потому что на себе хорошо учиться. У Рембрандта свыше 100 автопортретов, да и другие художники в самые значительные свои произведения вписывали свое лицо. На себе хорошо изучать технику, мимику, психологию, форму — все, что касается профессиональных навыков.

— Насколько важно качество инструментов художника. Слышала от начинающих: «Мне нужны дорогие кисти, дорогие краски — и тогда все получится».

— Да нет, это все чепуха, отговорки. Все ерунда. Я начинал работать с советскими красками, конечно, тогда не было импортных красок, но я хочу сказать, что ленинградские краски были прекрасные, и акварель и живописные. А сейчас наоборот несмотря на то, что они английские, французские — все потеряло свою консистенцию, они какие-то жидкие, текут, очень плохое качество. Но дело не в этом.

Надо не с красок начинать рисовать, не с дорогих кистей, не с дорогих холстов и красок. Надо взять просто карандаш и лист бумаги, и учиться рисовать, потому что все виды изобразительных искусств: скульптура, архитектура, живопись — все построены на умении рисовать карандашом, рисунке. Рисунок заключает в себе и сходство, и психологию, и объем, и перспективу, и анатомию. Всё — кроме цвета. Поэтому, прежде чем взять краски в руки, надо сначала научиться рисовать. И учиться всю жизнь.

— Известная уже история о портрете Владимира Семеновича Высоцкого. Вы сделали исключение и написали портрет по фотографиям. Возможны еще такие исключения?

— Вот недавно я сделал портрет, меньше года назад. Был такой знаменитый разведчик английский, который на нас работал во время войны, сделал очень много, передал много документов сверхсекретных, его заслуги — величайшие. Ким Филби из «Кембриджской пятёрки». И руководство Службы внешней разведки, которой сейчас руководит Нарышкин Сергей Евгеньевич, предложило мне сделать эту работу.

Я сказал, что я по фотографии не делаю, то да сё. Мне говорят: «Заслуги этого человека громадны, просим Вас». Ну я и сделал. На презентацию, которую я здесь проводил, приехала его жена Руфина Ивановна. Она подошла к портрету, даже прослезилась, и сказала: «Я с Вашим портретом могу говорить». Я этого больше всего боялся, как она оценит. В общем, вся разведка, руководство, высоко оценили, я им за это благодарен.

То, что дает живой человек, ни одна фотография не даст. Фотографией спасаются те, кто не умеет работать. А мне надо было сделать живого человека, было очень тяжело.

Я сделал много великих разведчиков, которых мне предложили спецслужбы, разведки, контрразведки всяких родов. Это величайшие люди, с моей точки зрения. Просто то, что мы с вами сидим разговариваем, это их заслуга. Потому что, если не будет службы разведки и контрразведки, службы безопасности, Россия взлетит на воздух через долю секунды. Это не красивые слова, это факт.

Раньше я не вникал, думал, есть разведчик и все, но из того, что они мне рассказывали во время сеансов, я понял, что вся страна держится только на них. Я перед ними просто преклоняюсь.

Я считаю, что на таких как они надо воспитывать будущих защитников отечества, иначе некому будет защищать Россию. Страна перестанет существовать, если мы не будем мужчин растить так, как растили и растят до сих пор, вот этих разведчиков и контрразведчиков.

Они к нам сюда приходят, слушатели академии ФСБ, мы устраиваем для них экскурсии, у нас тут есть зал боевой славы, который наполнен портретами тех людей, которые воевали и воюют сейчас, невидимым фронтом защищая наше Отечество.

Выставку «Они сражались за родину» по просьбе Путина, который дважды был у нас в галерее, мы возим по городам-героям и местам боевой славы. Посетили 18 городов, в том числе Севастополь и Волгоград. И мы будем продолжать это делать.

Кстати, сейчас репродукции этих работ выставлены на Тверском бульваре напротив ТАСС. Это было предложение Владимира Кибовского, руководителя Департамента культуры города Москвы. В том году мы выставлялись на Арбате, потом была выставка на Гоголевском бульваре, в этом году наш директор Алена Григорьева и я ему это предложили, и он с радостью этот проект поддержал.

— Серия «Они сражались за Родину» будет пополняться?

— Естественно, я буду продолжать писать этих великих людей.

— Вы столько историй слышите во время работы… Нет идеи собрать их в печатном виде?

— Если случай такой представится, написать свои воспоминания, и будет со мной рядом нормальный журналист, честный, то я с удовольствием.

— Люди всегда стремились к совершенству, внешнему особенно. Разные времена диктовали разные каноны красоты — чего только люди не делали, чтобы им соответствовать. Возможностей для модификации внешности становится больше. От антивозрастных процедур, в частности инъекций, очень страдает мимика. Это проблема для художника?

— Если женщине сделали неудачные пластические операции, она в этом не виновата, понятно, что она хочет быть и моложе, и симпатичнее. Сейчас и мужчины стали делать. Но если её лицо изуродовано, естественно, я такую женщину писать не буду. Иногда смотришь, даже на известных женщин — не лица, а маски без всякого психологического состояния и выражения, просто блюдца какие-то с агрессией и тупостью в глазах.

— Как относитесь к навязыванию стандартов красоты, из-за которого вырастает стремление похудеть, например?

— Любой человек — это свой стиль. Я считаю, худоба женщин не украшает, а наоборот, делает их страшнее. Это моя точка зрения. Я не говорю, что женщина должна быть чересчур толстая, но формы должны быть женственные, округлые и так далее. Я за ту наружность, при которой сохраняется женственность и нежность. Конечно, главное это доброта, преданность.

— Однажды вы сказали, что в Италии не нашли итальянок, которых можно увидеть на картинах Брюллова.

— «Итальянский полдень», например. Да, я таких не видел. Но видел очень много детей выразительных и красивых. И очень выразительные старики.

— А что не так было с итальянками?

— Ну, совсем другие образы. Я прежде, чем поехать в Италию, был воспитан на картинах, связанных с итальянским бытом, а приехал — совсем все другое. Может, мне не повезло, не знаю. Совсем другие лица. Так же, как и в России — совсем другие лица стали. Из-за внутреннего выражения.

— Хуже? Злее?

— Даже сравнивать нельзя. Злые лица, агрессивные, пустые, хамские, невоспитанные — все это в глазах, в поведении, в пантомиме. Все это видно. И сплошной мат. Говорить даже не о чем. На женщину уже невозможно смотреть как на женщину. Идет какое-то среднее существо. Если бы Пушкин или Байрон посмотрели на такую даму, они бы уже свои оды не написали с восторгом и преклонением.

— Есть у вас творческая мечта?

— Есть. Но это очень сложно найти. Хочу написать Мадонну с младенцем, материнство. Но для этого нужна особая молодая женщина с особым внутренним состоянием. Пока я такую не видел. Как увижу — сразу всё брошу, и напишу. Ведь когда мама склоняется над своим ребенком (даже если она некрасивая), то её душа вся светится святыми чувствами. Это вечная тема на протяжении нескольких веков. Глядя на такую женщину, хочется молиться!